Слеза ангела - Страница 41

– Ванечка! – От облегчения она едва не расплакалась.

– Удовлетворена? Так куда мне подъехать?

Света задумалась. Сюда, в квартиру Сабурина, Ивана приглашать не стоит. Лучше бы встретиться на нейтральной территории, желательно в многолюдном месте, таком, где ей никто не смог бы причинить вреда. Иван, конечно, парень надежный и на заковыристый «интимный» вопрос ответил, но береженого и бог бережет. Вдруг за ним следят или прослушивают его телефон…

Наручные часы показывали девять вечера. Где же Сабурин? Вот хорошо, если бы он ее подстраховал. Но теперь уж что…

– Вань, давай встретимся в кондитерской возле универа.

Выбор места встречи был не случайным. Недавно открывшаяся кондитерская быстро сделалась популярной. А главное в ней было хорошее освещение. Никаких уютных светильников и утопающих в тени закутков, все как на ладони. И работала она до одиннадцати вечера.

– За полчаса доедешь? – деловито поинтересовался Иван.

– За час, не раньше.

– Договорились, жду, – в трубке послышались гудки.

Света сунула мобильник в карман джинсов и в задумчивости прошлась по комнате. Сабурина нет, и неизвестно, когда он объявится, а встреча уже назначена, и время пошло. Уходить просто так, без объяснений, нельзя. Сабурин, может, и не самый лучший мужчина на свете, но он предоставил ей убежище, и проинформировать его об изменившихся планах все-таки стоит. Плохо, что он не оставил номера своего мобильного, один-единственный звонок мог бы решить проблему. А так придется по старинке, дедовскими методами.

На поиски бумаги и ручки ушло десять минут, еще столько же – на сочинение записки и переговоры с диспетчером такси. Света покинула жилище Сабурина в половине десятого и мысленно порадовалась, что один из замков на его двери английский, не хотелось оставлять квартиру открытой…

Рене де Берни. У стен Иерусалима.

Лето 1099 г.

Вот он – Священный город, моя последняя надежда. Смотреть на ослепительно-белые стены больно – мне уже давно мучителен дневной свет, – но я заставляю себя смотреть. Если будет на то воля Господа, здесь я найду прощение… или вечный покой. Даже не знаю, чего мне хочется больше.

– Уже скоро, – Одноглазый Жан читает мои мысли. В отличие от меня он смотрит на стены неприступного города не с надеждой, а с веселой яростью.

За нашими спинами слышен стук топоров – идет подготовка осадных орудий. Нас, крестоносцев, осталось совсем мало, да и цель похода уже почти выветрилась из наших голов за годы скитаний. Единственное, что мы точно знаем, – Иерусалим должен быть очищен от неверных. Мы его очистим.

– Скорее бы, – я говорю это просто так, не для того чтобы поддержать беседу. Ни мне, ни Жану не нужны собеседники.

– А шарфик-то не мешало бы сменить, – в голосе Одноглазого не слышно ничего… подозрительного, простая забота о боевом товарище. Но я-то знаю, что это не так. Мне даже кажется, что Одноглазый за мной следит.

– Скоро все пройдет, – мне хочется верить, что мой голос звучит уверенно.

– Думаешь?

– Убежден.

– Ну, тебе виднее, – не говоря больше ни слова, Жан уходит, обволакивающий его шлейф запахов становится слабее, я нервно сглатываю слюну и отворачиваюсь от обжигающе белых стен Иерусалима.

До штурма остается всего одна ночь. Как пережить эту ночь, я не знаю. Мне нужны силы, а сил хватает лишь на то, чтобы донести до рта кубок с вином. Вино дрянное, оно не может утолить разъедающую мое тело жажду. Если только не заменить его на…

Боюсь думать, не хочу вспоминать. Мой отец мужественный человек, но и он не смог противиться проклятью. Гораздо чаще, чем вино, в его кубке оказывалась кровь. Нет, не человеческая – боже упаси! – бычья, но от этого в глазах отца не прибавлялось радости, лишь адский огонь в них становился чуть тише.

В лагере нет быков, я это точно знаю, специально присматривался днем. Здесь вообще почти нет животных. Кроме лошадей…

Ураган косится на меня черным глазом и нервно всхрапывает. Ураган – верный друг и товарищ, он меня боится, но, как и Одноглазый Жан, по-прежнему остается рядом. Наверное, просто оттого, что у него нет выбора. Присматриваюсь к мускулистой, гордо изогнутой шее и понимаю, что не смогу предать своего последнего друга. Кого угодно, только не Урагана.

Пегая кобыла прибившегося к отряду монаха – старая. Сразу видно, что долго она не протянет, так что, возможно, я совершаю акт милосердия, избавляю бедное животное от мучений. Мне хочется думать именно так, потому что если я стану думать иначе, то сойду с ума. Кобыла меня не боится, доверчиво тянется бархатными губами к горсти овса на моей ладони. Кинжал в руке наливается тяжестью, но выбор уже сделан, и я точно знаю, что не отступлюсь.

Лошадиная кровь горько-соленая и горячая, она обжигает мое нутро и тут же огненной лавой растекается по жилам. Хорошо… упоительно хорошо. Я счастлив впервые за долгие месяцы.

– …Дозорные скоро будут делать обход, – опьяненный, я не сразу узнаю голос и с трудом понимаю, что он мне говорит, – так что тебе лучше бы убраться подобру-поздорову, Рене де Берни.

Неимоверным усилием заставляю себя оторваться от лошадиной шеи, вытираю рукавом окровавленные губы, запрокидываю вверх голову. Одноглазый Жан нависает надо мной грозовой тучей, всматривается в мое лицо, неодобрительно цокает.

– Все-таки я оказался прав, – он отступает на шаг, не от брезгливости и не от страха, а просто давая мне возможность встать на ноги.

– В чем прав? – Отнятая жизнь все еще бурлит во мне, делает меня глупым и бесстрашным.